Александр Солженицын - Двести лет вместе. Часть II. В советское время
Из этих возвратников, спешивших на революцию, многих ждала в России примечательная судьба – с кипучим включением в ход российских событий. Тут были и многоизвестные В. Володарский, М. Урицкий, Ю. Ларин – скорый творец «экономики военного коммунизма». Менее известно, что тут был и брат Свердлова Вениамин (этот не пошёл, правда, выше заместителя наркома путей сообщения и члена Президиума ВСНХ[164], да тоже немало). – Эмигрантский сотрудник Ленина и приехавший в одном поезде с ним Моисей Харитонов уже в апреле 1917 в Петрограде скандально прославился помощью анархистам в их крупном грабеже; позже перебывал секретарём губкомов РКПб – Пермского, Саратовского, Свердловского и секретарём Уралбюро ЦК. – Семёну Диманштейну, члену парижской большевицкой группы, предстояло возглавить Еврейский комиссариат при Наркомнаце, затем Еврейскую секцию («Евсекцию») при Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете (ВЦИК), курировать еврейские проблемы в целом. (И, поразительно: в свои 18 лет он в пределах одного года «сдал экзамен на звание раввина» и вступил в РСДРП.)[165] – Тут и группа, которую потянул за собой Троцкий из Нью-Йорка на высокие посты: ювелир Г. Мельничанский, бухгалтер Фриман, наборщик А. Минкин-Менсон (вскоре возглавили советские профсоюзы, «Правду», экспедицию ассигнаций и ценных бумаг), маляр Гомберг-Зорин (председатель петроградского ревтрибунала).
Другие имена возвратников Февральской революции совсем теперь забыты, а зря: они включались в ход революционных событий на важнейших участках. – Так, доктор биологии Иван Залкинд принял активное участие в Октябрьском перевороте, а затем осуществлял, при Троцком, практическое руководство наркоматом иностранных дел. – Семён Коган-Семков с ноября 1918 стал «политкомиссаром Ижевских оружейных и сталелитейных заводов» – то есть карательным комиссаром над подавленным в октябре 1918 крупным восстанием ижевских рабочих[166] (где жертвы были многотысячные, на одной только ижевской Соборной площади было расстреляно 400 рабочих[167]). – Тобинсон-Краснощёков в дальнейшем возглавил весь советский Дальний Восток (секретарь Дальбюро ЦК, Глава правительства). – Гиршфельд-Сташевский под фамилией Верховский командовал отрядом из немецких военнопленных и перебежчиков, то есть клал основу интернациональных отрядов большевицких сил; дальше он – начальник агентурной разведки Западного фронта (1920), а в наступившее «мирное» время «по заданию коллегии ВЧК… организовывал разведывательную сеть в странах Западной Европы», удостоен звания «почётный чекист»[168].
Среди примыкающих были и не вовсе большевики или не сразу большевики, но партия Ленина-Троцкого приняла и таких с широким сердцем. – Хотя Яков Фишман, член Военно-Революционного Комитета (ВРК) Октябрьского переворота, и свихивался в июле 1918 на участие в левоэсеровском мятеже – его приняли в РКП(б) и доверили работать годы в Разведуправлении РККА (Рабоче-крестьянской Красной армии). – Ефим Ярчук хотя и вернулся анархо-синдикалистом – направлен Петросоветом на укрепление Кронштадтского совета, в октябре оттуда привёл отряд матросов брать Зимний дворец. – Всеволод Волин-Эйхенбаум (брат литературоведа), воротясь в 1917 в Россию, упорно придерживался анархистских взглядов, стал идеологом махновского движения, председателем военревсовета у Махно, – однако, как известно, Махно больше помог большевикам, чем помешал, – и Волин с ещё десятком анархистов был мирно выслан за границу[169].
Надежды возвратников были вполне основательны: то были месяцы заметного возвышения роли многих евреев в России. «Теперь нет более еврейского вопроса в России»[170]. (Хотя в газетном очерке Д. Айзмана Сура Альперович, жена торговца, переехавшего из Минска в Петроград, сомневалась: «А теперь рабство сняли, только всего?» А как же с тем, что «Николай вчерашний сделал нам Кишинёв?»[171]) В те же дни и сам Давид Айзман развивает мысль так: «Завоевания революции евреи должны укрепить во что бы то ни стало… тут нет и не может быть никаких колебаний. Каких бы жертв ни потребовало дело – их надо принести… Тут все начала и все концы: [иначе] погибнет всё… Даже самым тёмным слоям еврейской массы это понятно». Что будет с евреями в случае «торжества контрреволюции» – «спору не подлежит». Он уверен: поголовные казни. И поэтому «гнусное отродье должно быть раздавлено, когда ещё и в зародыше оно не сложилось. Умерщвлено должно быть самое семя его… Свободу свою евреи сумеют отстоять»[172].
Умерщвлено в зародыше… и даже самое семя его… Уже вполне большевицкая программа, только выражено ветхозаветно. А кого – его? чьё семя? Монархисты? – уже и не двигались, пересчитывать активных – даже и пальцев будет много. Получается – это те, кто противоречил разыгравшейся разнузданности советов, комитетов и безумной толпы; те, кто хотел остановить развал жизни, благоразумные обыватели, и бывшие чиновники, и прежде всего офицеры, скоро и солдат-генерал Корнилов. Среди этаких контрреволюционеров были и евреи, но во многом этот элемент совпадал с русским национальным.
Уходя от темы национальной и еврейской, не забудем и о прессе. В Семнадцатом году пресса укреплялась и влиянием, и числом изданий, и числом сотрудников. До революции право на отсрочку от военной службы имело ограниченное число сотрудников, и только тех газет (и типографий), которые начали выходить до войны. (Они считались «предприятиями, работающими на оборону» – пусть и отчаянно боролись против правительства и против военной цензуры.) Теперь, с апреля, по настоянию издателей, льготы газетам были расширены: и по числу освобождаемых от военной службы сотрудников; и распространены на все также и ныне возникающие политические газеты (порой дутые: достаточно продержаться с тиражом 30 тыс. хотя бы две недели); и ещё льготы молодым возрастам, и льготы для «политических эмигрантов» и «освобождённых из ссылки», – все условия, чтобы немалое число приехавших устраивалось бы в левые газеты. В то же время подверглись закрытию газеты правых – «Маленькая газета» и «Народная газета» – за их выступления с обвинением большевиков в германских связях. – Когда же во многих газетах в мае были напечатаны поддельные телеграммы императрицы (подделка, да, но это же «лёгкая шутка телеграфистки», за которую её, разумеется, не привлекли к ответственности), а затем пришлось их всё-таки и опровергнуть, то «Биржевые ведомости» процедили так: «Выяснилось, что ни в особом архиве при главном управлении почт и телеграфов, где хранились высочайшие телеграммы, ни в архиве военной цензуры, ни в аппаратах главного телеграфа не оказалось следов этой переписки»[173]. То есть: как будто телеграммы, может, и были, но следы изъяты умелой рукой. О, дивно свободная наша пресса!
* * *Благоразумный Винавер ещё в раннем марте предупреждал собрание в еврейском клубе в Петрограде: «Нужна не только любовь к свободе, нужно также самообладание… Не надо нам соваться на почётные и видные места… Не торопитесь осуществлять наши права»[174]. Согласно источникам, Винаверу (а также Дану, Либеру и Брамсону) «в разное время предлагали министерские посты, но все они отклонили эти предложения, считая, что евреи не должны быть членами правительства России». Но от чего юрист Винавер, естественно, не мог бы отказаться – это от сенсационного назначения в Сенат, где и стал одним из четырёх сенаторов-евреев (вместе с Г. Блюменфельдом, О. Грузенбергом, И. Гуревичем)[175]. – Непосредственно среди министров ни одного еврея не было, но было четыре влиятельных товарища министра – В. Гуревич при Авксентьеве в министерстве внутренних дел, С. Лурье в министерстве торговли и промышленности, С. Шварц и А. Гинзбург-Наумов в министерстве труда; можно назвать также и П. Рутенберга. Затем и управляющий делами Временного правительства А. Гальперн (после В. Набокова, с июля)[176], в министерстве иностранных дел – директор 1‑го департамента А. Н. Мандельштам. С июля помощник Командующего Московским военным округом – подпоручик Шер; с мая А. Михельсон – при Генеральном штабе начальник управления по заграничному снабжению. Комиссар Временного правительства по полевому строительному управлению – Наум Глазберг; несколько евреев введены Черновым в мае в состав Главного Земельного комитета, решающего все вопросы наделения крестьян землёй. Конечно, большинство этих постов – не ключевые, и не весят сравнительно с определяющим в те месяцы влиянием на весь ход событий в стране Исполнительного Комитета, чей национальный состав станет горящим предметом общественного волнения.
